Среди шумных асфальтово-каменных джунглей жил-был странный Мамонтенок, внешность у него была самая обыкновенная – человеческая, и делами он занимался самыми обыкновенными – человеческими. Но замечали люди в этой обыкновенности какую-то странность, непривычность для всех окружающих, поступки его не сочетались с окружающим его миром. Вроде бы такой же как все и в тоже время какой-то ни такой. Сквозь обыкновенную внешность проглядывалась какая-то мохнатость, мягкость, что-то из другого мира – не материального, технического и бездушного, а мира живого, чувственного, мира добрых фантазий. Эта странная для окружающего мира мохнатость привлекала к нему людей, они тянулись к нему, они хотели его сохранить, уберечь, они хотели чтобы он у них был. И чтобы был он всегда мягкий и мохнатый, добрый и веселый. В тоже время, видя, что его жизнь не вписывается в привычный для них обыкновенный мир – мир, в котором все взрослеют, набираются жизненного опыта и материальных благ, становятся практичнее и умнее – в окружающих рождается жалость и сострадание к нему, желание одеть его во все, во что одеваются они сами. А когда что-то из этого получается, он непонятно почему вдруг исчезает. Нет, не физически, тело остается на месте, а исчезает то, что притягивало, исчезает тот другой мир, рядом с которым было хорошо. Наверное начинает работать закон сохранения: «Если в одном мире что-то прибавляется, то в другом – убывает.» Как окружающим хочется одеть его! Хочется искренне, по-доброму. Хочется одеть так, чтобы ему в этой одежде было хорошо и уютно, чтобы он не гулял в людской массе диким мамонтенком, и при этом, чтобы он и не исчез из их поля зрения со своим непривычным, но притягательным миром. Как найти для него такую одежду? Есть ли она? Какою она должна быть? Какую одежду он хочет иметь сам? В этом грохочущем, лязгающем, рычащем, толкающемся, завистливом и глазливом мире все и подбирают себе соответствующую одежду, в которой можно спрятаться ото всего этого. Эта одежда превращается для них в боевые доспехи, непробиваемые кольчуги, тяжелые щиты и шлемы, в которых жить становится неуютно, пасмурно, холодно и душно. Хочется солнышка, свежего ветерка, теплого дождичка, живого щебета и шелеста. Сбросить бы с себя чужеродные доспехи, тяжело их тоскать по жизни, но беззащитным оставаться тоже нельзя. А этот странный Мамонтенок, получая ссадины и шишки, царапины и шрамы, никак не хочет залазить в такую одежду. Он хочет, чтобы одежда была частью его самого, такая же живая, как и он сам, также чувствующая этот мир, как и он сам. И вообще, чтобы это была не одежда, защищающая его от окружающего мира, чтобы были они одно целое, не просто существующее в этом мире, а живущее, радующее, творящее, любящее. Мамонтенок не хочет прятаться и убегать от этого материального, разумного, практичного мира, он хочет, чтобы закон сохранения работал в сторону увеличения мира нематериального, душевного, чувственного, чтобы не омертвело все вокруг, не закаменело и не застекленело. Он не просто этого хочет, он это делает насколько может, на сколько у него это получается. Странными выглядят его поступки, лишенными здравого материального смысла. Но если к нему тянутся, от него чего-то ждут, значит в его поступках есть какой-то смысл, пусть и не здравый...
И он идет, далекий Свет ведет. Что значит остановка? Вечная мерзлота. Ископаемое животное. Ценная находка для археологов.
Иди, Мамонтенок. ИДИ!
